Рецензия на сборник статей "Беллетристическая пушкиниана XIX-XXI веков"
Сборник статей «Беллетристическая пушкиниана XIX-XXI веков», вышедший осенью 2005 г., стал итогом работы Международной научной конференции, проходившей в Пскове в 2003 г. Общая установка, которой объединяются все статьи этого издания, – стремление осмыслить разноприродный литературный генезис творчества Пушкина и беллетристики XIX – XXI вв. Строго говоря, в сборнике речь идет о «пушкинском тексте», понятом в самом широком диапазоне – от функционирования в беллетристике интертекстуальных элементов до воссоздания образа самого поэта в разнообразных контекстах. Отсюда одна из доминант сборника, которую можно обозначить как «сопоставление несопоставимого». Во многих статьях сополагаются два совершенно различных ряда: пушкинский и беллетристический, при этом беллетристика предстает как бы в качестве «художественного зеркала», в котором отражаются (часто с заметными искажениями) образ и творчество Пушкина.
Сборник состоит из пяти разделов, в каждом из которых освещаются актуальные проблемы «пушкинианы».
Первый раздел «Теоретический и исторический аспекты беллетристической пушкинианы» открывает статья С.И.Кормилова, где задаются общие теоретические аспекты исследования, в частности выделяется объект анализа. Так, автор отграничивает пушкинистику от пушкинианы и, далее, беллетристическую пушкиниану от разного рода мемуаристики и суждений о Пушкине его современников (с. 5). Определяя понятие беллетристической пушкинианы, исследователь анализирует образ Пушкина в различных поэтических и прозаических контекстах, выявляя своего рода «законы изображения» Пушкина в беллетристике.
Общие вопросы рассматриваются также в статье «Пушкиниана в современной русской прозе» (В. Супа). Однако в отличие от предыдущей работы польская исследовательница, более описывает, нежели объясняет. Цель статьи – анализ пушкинского интертекста в творчестве писателей, объединенных ею под эгидой «русского постмодернизма» (Вен. Ерофеева и С.Довлатова). Здесь хотелось бы заметить, что принципы анализа классических текстов (часто подразумевающих однозначную аксиологическую позицию автора) исследовательница иногда применяет по отношению к тексту принципиально «иной природы» - тексту постмодернистскому, который, в силу нечеткости авторских интенций, уклоняется от однозначных интерпретаций. Так, например, анализируя образ Пушкина в поэме Вен. Ерофеева «Москва-Петушки», автор интерпретирует знание пушкинских стихов Евтюшкиным (один из героев поэмы Вен. Ерофеева) следующим образом: «<…> в связи с упоминанием, что Евтюшкин знал наизусть пушкинские стихотворения, утверждается как вечное стремление человека к высокому, так и привычка использовать это высокое для не всегда благородной цели <…>» (с. 37). На наш же взгляд, Вен. Ерофеев не просто показывает «вечное стремление человека к высокому», но скорее иронически обыгрывает этот классический концепт русской литературы.
Если В.Супа анализирует литературную личность Пушкина (как бы вновь «создаваемую» в постмодернистких контекстах), то ответственный редактор сборника Н.Л.Вершинина в статье «О беллетристическом генезисе пушкинской романной формы («Дух россиянки» А.Ф.Кропотова)» обращается к вопросам, носящим более формально-литературоведческий характер. При этом, определяя место Кропотова в пушкинском окружении, автор применяет прием «обратной перспективы» – не только описывая Пушкина в творческом восприятии Кропотова, но и Кропотова в творческом восприятии Пушкина (ср. анализ пушкинской «Тени Фонвизина», где Кропотов представлен под именем «Кропова» ).
В этом же разделе напечатана работа В.П.Старка «Псковский текст у Пушкина (исторический аспект)», которая посвящена рассмотрению исторического аспекта псковского текста в его различных «жанровых отражениях».
Вторую часть книги - «Беллетризация образа Пушкина в литературе» - можно определить словосочетанием «о Пушкине». Здесь образ Пушкина предстает в разнообразнейших контекстах, начиная от воссоздания этого образа на эпистолярном материале (Ю.В.Дмитриева «Образ Пушкина в переписке Г.С.Батенькова») и заканчивая трактовкой этого образа в сценическом ключе (А.Г.Разумовская «А.С.Пушкин как сценический персонаж (по материалам пушкинских театральный фестивалей в Пскове)»).
Раздел открывается статьей И.В.Кощиенко «А.С.Пушкин у А.Ф.Вельтмана в “Воспоминаниях о Бессарабии” и “Приключениях, почерпнутых из моря житейского”», где исследуются интересные проблемы «мифологизации» образа Пушкина. Однако большую часть статьи все же занимают вопросы «пушкинистики», а не «пушкинианы», ибо автор сопоставляет разные мотивы и образы в творчестве Пушкина и Вельтмана.
Интересна статья Е.В.Сашиной «Александр Дюма об Александре Пушкине», где возникает семиотическая проблема взаимодействия двух различных культур, которая рассматривается в ракурсе пушкинского мифа. По сути дела, в статье анализируется не просто проблема «перевода» пушкинской поэзии, но проблема семиотического «перевода» самого образа Пушкина, функционирование образа русского поэта в иной («чуждой») культурной среде.
Примерно такие же проблемы поднимаются и в статье М.Д.Ковалевской (во время конференции – студентки МГУ) «Пушкин как эпизодический персонаж в советской беллетристике 50-60-х годов». Только роль «чужой культуры» выполняет культура советская (а не французская, как в предыдущей статье). В работе показывается, как пушкинский миф в советской культуре превращается в пушкинский стереотип, состоящий из идеологических установок советской власти вперемешку с цитатами из статей Белинского (ср. остроумный анализ эпизода из романа Ю.Гаецкого «Гоголь», где Пушкин в разговоре с Гоголем отстаивает принципы советской романной прозы). Естественно, что такой Пушкин мог появляться только как эпизодический персонаж, как некая абсолютная «декларация» идеальной поэтичности. При этом автор наряду с описанием подобного стереотипного образа Пушкина выделяет целый комплекс «клишированных» мотивов и идеологических формул (через которые происходит осмысление образа поэта), показывая аберрацию «культурного» зрения.
Третий, наиболее объемный раздел, «Текстовые переклички творчества А.С.Пушкина и писателей-беллетристов», посвящен интертекстуальным вопросам. Как можно предположить, в разделе преобладает техника «сопоставительного» анализа, при этом анализируются не только переклички литературных текстов, но также переклички разных родов, жанров и видов искусства (см., например, статью Е.В.Каманиной «Переделка пушкинского «Бориса Годунова» в одноименном киносценарии Дм.Мережковского и З.Гиппиус»), предлагаются неожиданные текстуальные сближения и сопоставления.
По критерию «текстуальных сопоставлений» статьи этой части сборника можно разделить на два типа. В работах первого типа анализируется специфика воплощения пушкинских образов и мотивов в творчестве современников и «потомков» (например, Е.А.Балашова «Рефлексия пушкинской прозы 1830-х гг. в творчестве О.Сенковского»). В статьях же второго типа описывается функционирование разного рода культурных аллюзий и реминисценций в творчестве А.С.Пушкина. Так, в статье «Сюжет об Олеге Правителе Карамзина в «Песни о вещем Олеге» Пушкина и русской беллетристике XIX – XXвв.» Л.И.Сигида подробно прослеживает эволюцию и семантическую трансформацию известного летописного сюжета. Показано, как этот сюжет функционирует в различных художественных системах, где (в соответствии с семиотическими законами) он получает различное наполнение. Такое сквозное прослеживание «истории сюжета» позволяет автору не только интерпретировать тот или иной художественный текст, но и верифицировать сами критерии этой интерпретации при помощи «принципа контекста» (с. 143), а также чрезвычайно удачно выявить «логику поэтической мысли» при трактовке этого летописного сюжета (с. 146). К сожалению, автор обошел вниманием статью В.А.Кошелева «Вещий Олег»[i].
Еще один ракурс, позволяющий дать оригинальные интерпретации пушкинского творчества, – это ракурс жанровый. Такой подход хорош тем, что он в некоторой степени «формализует» приемы и выводы исследования. Так, в статье Л.А.Сапченко «”Египетские ночи” А.С.Пушкина в свете жанровой традиции» дается жанровая типология «вечеров» и «ночей», а также производится мотивно-образный анализ, который позволяет исследователю ответить на некоторые вопросы, касающиеся «Египетских ночей», в частности, на вопрос о «завершенности композиции» этого неоконченного произведения.
В работе Ю.А.Смирнова «Нравоописательные романы Ф.В.Булгарина в творческой истории романа А.С.Пушкина “Русский Пелам”» также рассматриваются литературно-исторические проблемы, связанные с жанрами. В статье исследуется специфика русского нравоописательного романа и выявляются причины обращения Пушкина к этому жанру. Анализируются отличия «гипотетического» романа Пушкина от других образцов этого жанра.
С неожиданной точки зрения рассматривается творчество Пушкина в статье Г.В.Зыковой «Пушкинские цитаты в «Современнике» 1847 года». Контекстом для пушкинской поэзии выступает на этот раз некрасовский «Современник». Анализ функционирования цитат позволяет исследовательнице воссоздать «образ поэта-классика», который складывается уже в то время.
В том же разделе напечатаны содержательные статьи Н.В.Цветковой «Миф о Петре (Р.М.Зотов и Пушкин)», И.В.Мотеюнайте «Пушкинские цитаты у Н.С.Лескова» и др.
Четвертый раздел сборника посвящен анализу «функционирования “пушкинского мифа”», в связи с чем сразу же возникает вопрос: чем отличается пушкинский миф от образа Пушкина в литературе? Видимо, тем, что пушкинский миф (как, впрочем, и любой другой миф) покидает художественное поле литературы и теснейшим образом оказывается связанным с внелитературной действительностью.
Именно такой ракурс анализа пушкинской мифологии мы находим в статье, открывающей раздел, «”… От непобежденного учителя”: пушкинский миф в жизни и творчестве Владимира Васильевича Гиппиуса» (Е.Л.Куранда). В связи с избранным подходом речь здесь идет не просто о «образах искусства», но о смешении жизни и искусства, которое особенно четко реализуется в термине «литературная репутация». Такой двойственный ракурс и обусловливает саму методологию статьи – биографическую герменевтику, прочитывающую жизнь человека как некий текст. В целом автор реконструирует пушкинский миф, включенный в биографический миф Гиппиуса, с использованием постструктуралистких «психотехник». При этом главной бинарной структурой этого мифа становится «нераздельность-неслиянность» текста жизни и текста искусства: показывается, как «пушкинская мифотема» (явление вполне литературное) оказывает прямое влияние на личность Гиппиуса.
Пушкинская мифология анализируется и в статье Ю.Е.Павельевой «Преломление пушкинского мифа в творчестве М.Лохвицкой». Автор не просто описывает пушкинский миф в поэзии Лохвицкой, но показывает сам процесс его формирования, когда, встраиваясь в чуждую семиотическую систему, миф обретает новые смыслы. Хотелось бы, тем не менее, отметить, что иногда не совсем ясно, что понимает исследователи под «пушкинским мифом», в связи с чем происходит некоторая путаница и часто речь идет не о пушкинском мифе, а об интерпретации образа Пушкина в различных художественных системах (что тематически соответствует второму раздела сборника). В этом смысле выгодно отличается статья К.И.Шарафадиной «Культурные эмблемы неомифа о поэте русской поэтической пушкинианы XIX-XX вв.», где четко очерчивается и определяется объект исследования. Исследовательница одна из немногих обращается к теоретическим аспектам образа-мифа, цитируя К.Леви-Строса и А.Ф.Лосева (тогда как в других случаях возникает ощущение, что авторы не анализируют пушкинский миф, а занимаются его творением). Автор статьи оригинально выявляет вторичный мифологический фон, основанный на своеобразном «смешении имен», когда на имя «Пушкин» накладывается масса других имен мифологического характера (Протей, Орфей, Ахилл и т.д.), в результате слияния с которыми «Пушкин» мифологизируется. Фактически исследовательница как бы очерчивает семантико-мифологический «фонд значений» пушкинского мифа, а потом показывает, как из этого «фонда значений» выбираются те или иные номинации, т.е. показывает сам процесс порождения пушкинской мифологии.
Раздел «Пушкинская эпоха: миф и реальность» представлен двумя статьями. Как уже ясно из названия раздела, авторы отходят от «интерпретаций» и обращаются непосредственно к «фактическому материалу». Так, в первой статье «Записки Булгарина правительству 1826 г. в контексте формирования официального языка николаевской эпохи» (Т.Кузовкина) применены методы культурно-лингвистического анализа. Автор показывает, как при помощи мифологических механизмов складываются официальные языковые стереотипы. Особенно интересным в статье представляется анализ газетного стиля с точки зрения беллетристических формул и мотивов, которые как бы «сдвигают» законы соотношения реальности и ее интерпретации.
Последний раздел сборника озаглавлен «Беллетристическая пушкиниана: текст и контекст». Видимо, в этом разделе оказались статьи, которые выходили за рамки предыдущих разделов, поэтому его тематика самая разнообразная.
Так, в статье Ю.Б.Орлицкого «Пушкинское присутствие в заглавиях массовой стихотворной пушкинианы» исследуется семантика «заголовочного» комплекса. В начале статьи дается «типология» заглавий. Далее эта классификация проецируется уже на «материал», выявляются некоторые формальные и содержательные закономерности. В целом же в статье применен «энциклопедический» подход: максимум фактов, минимум толкований.
Справедливости ради хочется отметить, что иногда интерпретации пушкинских текстов в некоторых статьях сборника по меньшей мере не обоснованы. Так, в статье Е.М.Темновой «Младшие сестры» Татьяны» произвол исследовательской воли состоит в чрезмерной «христианизации» образа Татьяны. Автор, отталкиваясь от «связи Татьяны с народом», делает логически недопустимый, на наш взгляд, вывод: народность героини связывает Татьяну «с православной верой». Однако связь Татьяны с народом – это не столько связь с духовно-православной традицией, сколько с древними мифолого-архетипическими (чуть ли не языческими) представлениями (ср. «сон Татьяны», наполненный древними мифопоэтическими образами из русского обрядового фольклора). Тем не менее в статье Татьяна предстает чуть ли не «святой». Так, утверждается, что Пушкин при описании воспитания Татьяны использовал «агиографический топос ”недетскости детства”» (с. 246). Нужно сказать, что иногда одни и те же явления имеют разную «этиологию», поэтому, совпадая по форме, по содержанию они являются совершенно различными («разноприродными» в прямом значении этого слова). В этом смысле, «недетскость детства» Татьяны, на наш взгляд, восходит отнюдь не к агиографическим источникам, а, скорее, к романтическим представлениям об «исключительности» героев.
Кроме того, в некоторых статьях сборника при соположении литературных рядов не учитывается их принципиальная художественная разноплановость. Так, например, в статье Л.И.Густовой «Образ А.С.Пушкина в биографической дилогии В.П.Авенариуса “Пушкин”» В.П.Авенариус предстает как беллетрист, описавший с фактической точностью жизнь Пушкина. Авенариус, несомненно, являлся «популяризатором» истории в массовой читательской среде (и этот по сути своей прагматический фактор, безусловно, был важен), но, тем не менее, в его произведениях есть масса грубых фактических искажений[ii], которые вовсе не позволяют говорит о нем как о «блестящем беллетристе».
Однако несмотря на частные недочеты этого издания, сборник, как кажется, выполнил свое главное предназначение – «парадоксальные сближения» позволяют по-новому увидеть пушкинскую эпоху.